Неточные совпадения
Алексей Александрович решил, что поедет в Петербург и увидит
жену. Если ее
болезнь есть обман, то он промолчит и уедет. Если она действительно больна при смерти и желает его видеть пред смертью, то он простит ее, если застанет в живых, и отдаст последний долг, если приедет слишком поздно.
— А! — сказала она, как бы удивленная. — Я очень рада, что вы дома. Вы никуда не показываетесь, и я не видала вас со времени
болезни Анны. Я всё слышала — ваши заботы. Да, вы удивительный муж! — сказала она с значительным и ласковым видом, как бы жалуя его орденом великодушия за его поступок с
женой.
Вера сообщала, бывало, своей подруге мелочной календарь вседневной своей жизни, событий, ощущений, впечатлений, даже чувств, доверила и о своих отношениях к Марку, но скрыла от нее катастрофу, сказав только, что все кончено, что они разошлись навсегда — и только.
Жена священника не знала истории обрыва до конца и приписала
болезнь Веры отчаянию разлуки.
Мы здесь должны сказать о
жене Ляховского, которая страдала чисто русской
болезнью — запоем.
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от
болезни помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы
жену и детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее?
Но Вера Павловна была неотступна, и он написал записку Кирсанову, говорил в ней, что
болезнь пустая и что он просит его только в угождение
жене.
1 июля 1842 года императрица, пользуясь семейным праздником, просила государя разрешить мне жительство в Москве, взяв во внимание
болезнь моей
жены и ее желание переехать туда.
Года за два до перевода в Вятку он начал хиреть, какая-то рана на ноге развилась в костоеду, старик сделался угрюм и тяжел, боялся своей
болезни и смотрел взглядом тревожной и беспомощной подозрительности на свою
жену.
— Не беспокойтесь, у меня внизу сани, я с вами поеду. «Дело скверное», — подумал я, и сердце сильно сжалось. Я взошел в спальню.
Жена моя сидела с малюткой, который только что стал оправляться после долгой
болезни.
Мать наша, следуя плачевной и смертию разрешающихся от бремени
жен ознаменованной моде, уготовала за многие лета тебе печаль, а дочери своей
болезнь, детям твоим слабое телосложение.
Нам всем жаль, что нашего народу никого не придется угостить. Разве удастся залучить фотографа, но и то еще не верно. Сестра останется у нас, пока я не соберусь в Нижний, куда должна заехать за мной
жена, осмотревши костромское именье. — Это уже будет в половине июня. Так предполагается навестить Калугу и Тулу с окрестностями… [В Калуге жили Оболенский и Свистунов, в Туле — Г. С. Батеньков. В письме еще — о
болезни Ф. М. Башмакова в Тобольске (Пущину сообщили об этом его сибирские корреспонденты).]
А педагог был человек расчетливый, обремененный большим семейством и истощенной, исковерканной его мужской требовательностью
женой, страдавшей множеством женских
болезней.
Вошел старик, в халате, в туфлях; он жаловался на лихорадку. но с нежностью посмотрел на
жену и все время, как я у них был, ухаживал за ней, как нянька, смотрел ей в глаза, даже робел перед нею. Во взглядах его было столько нежности. Он был испуган ее
болезнью; чувствовал, что лишится всего в жизни, если и ее потеряет.
Наконец, ежели вы не умерли, любящая
жена ваша, которая не спала двадцать ночей во время вашей
болезни (что она беспрестанно вам повторяет), делается больна, чахнет, страдает и становится еще меньше способна к какому-нибудь занятию и, в то время как вы находитесь в нормальном состоянии, выражает свою любовь самоотвержения только кроткой скукой, которая невольно сообщается вам и всем окружающим.
Но вот вы сделались больны, — любящая
жена ваша забывает свою
болезнь и неотлучно, несмотря на ваши просьбы не мучить себя напрасно, сидит у вашей постели, и вы всякую секунду чувствуете на себе ее соболезнующий взгляд, говорящий...
В продолжение всего остального дня супруги не видались больше. Тулузов тотчас же после объяснения с
женой уехал куда-то и возвратился домой очень поздно. Екатерина же Петровна в семь часов отправилась в театр, где давали «Гамлета» и где она опять встретилась с Сусанной Николаевной и с Лябьевой, в ложе которых сидел на этот раз и молодой Углаков, не совсем еще, кажется, поправившийся после
болезни.
Расправив бороду желтой рукой, обнажив масленые губы, старик рассказывает о жизни богатых купцов: о торговых удачах, о кутежах, о
болезнях, свадьбах, об изменах
жен и мужей. Он печет эти жирные рассказы быстро и ловко, как хорошая кухарка блины, и поливает их шипящим смехом. Кругленькое лицо приказчика буреет от зависти и восторга, глаза подернуты мечтательной дымкой; вздыхая, он жалобно говорит...
— Мёртвое, которым покойника обмывают, — объяснил он. — Оно, видите, вредное, его надо на четыре ветра выбрасывать. А Быстрецовы — не выбросили, и
жена его, видно, умылась мылом этим и пошла вся нарывами, — извините, французской
болезнью. Он её бить, — муж-то, — а она красивая, молодая такая…
К тому же супруг Елизаветы Степановны, мрачный и молчаливый генерал Ерлыкин, напившись пьян в Нагаткине, запил запоем, который обыкновенно продолжался не менее недели, так что
жена принуждена была оставить его в Бугуруслане, под видом
болезни, у каких-то своих знакомых.
Круциферский, вскоре после
болезни своей
жены, заметил, что какая-то мысль ее сильно занимает; она была задумчива, беспокойна… в ее лице было что-то более гордое и сильное, нежели всегда. Круциферскому приходили разные объяснения в голову, странные, невероятные; он внутренно смеялся над ними, но они возвращались.
Доктора сказали, что у Федора душевная
болезнь. Лаптев не знал, что делается на Пятницкой, а темный амбар, в котором уже не показывались ни старик, ни Федор, производил на него впечатление склепа. Когда
жена говорила ему, что ему необходимо каждый день бывать и в амбаре, и на Пятницкой, он или молчал, или же начинал с раздражением говорить о своем детстве, о том, что он не в силах простить отцу своего прошлого, что Пятницкая и амбар ему ненавистны и проч.
Дон-Кихот не мог взять на руки своей
жены и перенести ее домой: он был еще слаб от
болезни, а она не слишком портативна, но он зато неподвижно сидел все время, пока «душка» спала, и потом, при обнаружении ею первых признаков пробуждения, переводил ее на постель, в которой та досыпала свой первый сон, навеянный бредом влюбленного мужа, а он все смотрел на нее, все любовался ее красотою, вероятно воображая немножко самого себя Торгниром, а ее Ингигердой.
После объяснения с
женой он все время не переставал думать об ней и Елене, спрашивавшей его, чем он так расстроен, ссылался на
болезнь.
В этой же комнате, прислонясь головой к косяку дверей, идущих в спальню Бегушева, стоял и Прокофий, с которым решительно случилась невероятная перемена: с самой
болезни Бегушева он сделался ему вдруг очень услужлив, не спал почти все ночи и все прислушивался, что делается в спальне больного; на
жену свою он беспрестанно кричал: «Ну ты, копытами-то своими завозилась!» и сам все ходил на цыпочках.
Крылушкин узнал о Настином несчастии от Костиковой
жены, которая ездила к нему советоваться о своей
болезни, и велел, чтоб ее непременно к нему привезли: что он за нее никакой платы не положит. Убравшись с поля, взяли Настю и отправили в О. к Крылушкину.
Так, между прочим, доверялись они одному польскому пройдохе, Митьке Силину, который и князя Голицына пользовал и нашел в нем одну
болезнь: «что он любит чужбину, а
жены своей не любит».
— Да, когда есть средства, то
жена может не зависеть от мужа. Хорошая
жена покоряется мужу, — сказала Варвара Алексеевна, — но только Лиза слишком еще слаба после своей
болезни.
Через пятеро суток Баймаков слёг в постель, а через двенадцать — умер, и его смерть положила ещё более густую тень на Артамонова с детьми. За время
болезни старосты Артамонов дважды приходил к нему, они долго беседовали один на один; во второй раз Баймаков позвал
жену и, устало сложив руки на груди, сказал...
Болезнь ее была, видно, слишком серьезна, потому что даже сам Михайло Николаич, который никогда почти не замечал того, что делается с
женою, на этот раз заметил и, совершенно растерявшись, как полоумный, побежал бегом к лекарю, вытащил того из ванны и, едва дав ему одеться, привез к больной.
Кстати же он вспомнил, как однажды он рвал на мелкие клочки свою диссертацию и все статьи, написанные за время
болезни, и как бросал в окно, и клочки, летая по ветру, цеплялись за деревья и цветы; в каждой строчке видел он странные, ни на чем не основанные претензии, легкомысленный задор, дерзость, манию величия, и это производило на него такое впечатление, как будто он читал описание своих пороков; но когда последняя тетрадка была разорвана и полетела в окно, ему почему-то вдруг стало досадно и горько, он пошел к
жене и наговорил ей много неприятното.
Но как только случалась неприятность с
женой, неудача в службе, дурные карты в винте, так сейчас он чувствовал всю силу своей
болезни; бывало он переносил эти неудачи, ожидая, что вот-вот исправлю плохое, поборю, дождусь успеха, большого шлема.
Внешнее, высказываемое другим и ему самому, отношение Прасковьи Федоровны было такое к
болезни мужа, что в
болезни этой виноват Иван Ильич, и вся
болезнь эта есть новая неприятность, которую он делает
жене. Иван Ильич чувствовал, что это выходило у нее невольно, но от этого ему не легче было.
Хотя они и старались скрывать это, он видел, что он им помеха; но что
жена выработала себе известное отношение к его
болезни и держалась его независимо от него, что он говорил и делал.
Как это сделалось на 3-м месяце
болезни Ивана Ильича, нельзя было сказать, потому что это делалось шаг за шагом, незаметно, но сделалось то, что и
жена, и дочь, и сын его, и прислуга, и знакомые, и доктора, и, главное, он сам — знали, что весь интерес в нем для других состоит только в том, скоро ли, наконец, он опростает место, освободит живых от стеснения, производимого его присутствием, и сам освободится от своих страданий.
От появления у нас в доме этой проклятой истерики, которую я называл и «химерикою», потому что она ни с чего, так всегда почти при моем приближении, нападала на Анисью Ивановну; называл ее и"поруческою
болезнью", потому что Анисья Ивановна будет здорова одна и даже со мною, и говорит и расспрашивает что, но лишь нагрянули лоручики, мо>я
жена и зачикает и бац! на пол или куда попало!
Вот этот-то патриарх и ехал на открытие «в большом составе» — сам, да
жена, да дочь, которая страдала «
болезнью меланхолии» и подлежала исцелению.
Кто с сердца или с кручины так бьёт, многие притчи оттого бывают: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут, и перст, и главоболие, и зубная
болезнь; а у беременных
жен и детем повреждение бывает в утробе.
Возиться с больной
женой и неприятно и хлопотно, и дорого это будет тебе стоить, потому что
болезни требуют лекарств, а лекарства — денег.
В начале
болезни Егора Тимофеевича
жена его, — с которой он уже не жил лет пятнадцать, обнаружила притязание на пенсию и присылала адвоката, но ее удалось отстранить, и деньги остались за больным.
Действительный статский советник в отставке, г. фон-Брезе, бритый как актер, величественно повел большим носом в сторону Толпенникова и сухо пояснил, что
жена его быть на суде не может вследствие
болезни.
В мою палату был положен на второй день
болезни старик-штукатур; все его правое легкое было поражено сплошь; он дышал очень часто, стонал и метался;
жена его сообщила, что он с детства сильно пьет. Случай был подходящий, и я назначил больному наперстянку по Петреску.
Увидев дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и
жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают чернила, галдят, тетушка целые дни толкует о своей
болезни (солитер и боль под ложечкой) и о том, что она урожденная баронесса фон Финтих…
Это различие понимается иногда и иначе: кто в телесности видит род
болезни, в создании
жены — признак грехопадения, а в Еве — начало греха, те должны отрицать коренное различие в природе человека и ангела, видя в человеке лишь неудавшегося ангела, а в ангеле — нормальный, не уклонившийся от назначения образ человека.
Забитые мужьями
жены, обманутые или потерявшие надежду на супружество девушки, люди мечтательные, склонные к созерцанию, юроды, страдающие падучей
болезнью, — вот кем издавна наполняются хлыстовские общины.
— Эх, Оленушка, Оленушка! Да с чего ты,
болезная, таково горько кручинишься?.. Такая уж судьба наша женская. На том свет стоит, милая, чтоб мужу
жену колотить. Не при нас заведено, не нами и кончится. Мужнины побои дело обиходное, сыщи-ка на свете хоть одну
жену небитую. Опять же и то сказать: не бьет муж, значит, не любит
жену.
Не уйти никуда от несчётных скорбей:
Ходит всюду
болезнь, люди в страхе немом,
О спасенье не думая, гибнут.
Благодатных плодов не приносит земля,
Жены в муках кричат и не могут родить…
Раздаются мрачные
Песни похоронные.
Ты приди, помилуй нас,
Защити от гибели,
О, Тучегонителя
Золотая дочь!
Синтянин удивил
жену еще и тем, что он в споре с Бодростиным обнаружил начитанность, которую приобрел, проведя год своей
болезни за чтением духовных книг, и помощию которой забил вольтерьянца в угол, откуда тот освободился лишь, представив самое веское, по его мнению, доказательство благого влияния своей
жены на «растленные души погибающих людей».
— Ну послушайте, Черкасов, — подумайте немножко, хоть что-нибудь-то можете вы сообразить? Я над вами всю ночь сидел, отходил вас, — хочу я вам зла или нет? Что мне за прибыль ваших детей морить? А заразу нужно же убить, ведь вы больны были заразительною
болезнью. Я не говорю уж о соседях, —
жена ваша и дети могут заразиться. Сами тогда ко мне прибежите.
В одно прекрасное утро хоронили коллежского асессора Кирилла Ивановича Вавилонова, умершего от двух
болезней, столь распространенных в нашем отечестве: от злой
жены и алкоголизма.
Сам прибыть, однако, несмотря на отчаянные письма
жены, в мрачных красках обрисовавшей опасность для жизни ребенка постигшей ее
болезни, он, как мы видели, не торопился и приехал уже тогда, когда всякая опасность миновала и маленькая Кора, только с несколько побледневшими щечками, была окончательно возвращена к жизни.